АутопсияМартирологСпиритический сеанс
ПроизведенияИгрыСтатьи
lekarstvo
Рассказ.
lekarstvo

Меня зовут Клаус Эльза Сомов. 12 апреля 2122 года я изобрел лекарство от человечества.

1

Самое совершенное оружие было создано четыре миллиарда лет назад. Оно не имело ничего общего с показным величием орбитальных авианосцев или убедительностью армады стелс-танков. Оружие было безотказным, эффективным и, конечно, смертоносным.

Абсолютным гарантом уничтожения.

Война, разразившаяся в ту пору, требовала крайних мер. Впервые зашла речь о том, кому будет принадлежать жизненное пространство. Все, без остатка. Победителя ждет процветание. У проигравших нет будущего.

Придуманное эпохи спустя слово «геноцид» не передает и миллионной доли ужаса той, первозданной битвы.

Войны за выживание. За право участвовать в эволюции и естественном отборе. За возможность дать начало семи коленам Израилевым или хотя бы колонии плесневых грибков.

За передачу своего кода потомству.

Война Кода, так мы называли ее между собой.

Теплые, насыщенные углекислотой и несвязанными силикатами, воды праматеринского океана. Гигантской купели, зараженной неукротимым вирусом жизни.

Крохотные нуклеотидные спирали - первые обитатели Купели - умели всего две вещи. Размножаться. И уничтожать себе подобных.

В том, и в другом они добились немалых успехов.

Доводилось ли вам слышать о теории негомогенной наследственной структуры? О парадоксе Хансена? Тупиковой селекции?

Относитесь ли вы к двум процентам людей, которые догадываются, что на начальных этапах зарождения белковой жизни генокод некоторых обитателей планеты не был триплетным?

Что это все означает?

Если вы не слышали доклад Хансена на Нобелевской конференции, вам достаточно будет знать, что все ваши современники в определенной степени наследуют признаки исходной простейшей структуры. Зародившейся в Купели около четырех с половиной миллиардов лет назад.

Вы сами, с вашим загородным домиком, нанокоррекцией сетчатки и подкожным кредитным чипом не более чем потомок того, что Хансен называл А-белок или А-структура. В газетах вам могло попадаться название «А-ядро», но это выдумка журналистов.

Никаких ядер на том, доклеточном этапе еще не существовало. Только простые спирали нуклеотидных триплетных А-структур. Очень похожих на вашу собственную ДНК.

Парадокс, как вы догадываетесь, не в этом. Открытие уважаемого коллеги Хансена заключается в оправдавшемся предположении о существовании других исходных структур. B, C, D и так далее -белков.

Все они участники истории, рядом с которой Каин и Авель персонажи воскресного шоу для домохозяек.

Что же случилось четыре с половиной миллиарда лет назад?

О, мы не можем прямо ответить на поставленный вопрос. Но косвенные признаки указывают на то, что в один прекрасный день всему вышеперечисленному белковому алфавиту стало тесно на просторах Купели.

Началась борьба за видовое доминирование.

Так как обитатели Купели были по сути дела вирусами, сражались они подобающим вирусам образом. Входя в контакт с противником, перестраивали его структуру, добиваясь либо ее поглощения, либо саморазрушения.

Продолжалось сие безобразие не меньше, чем целую геологическую эпоху. Ни одна из X-структур не могла добиться решающего перевеса.

А потом случилось нечто. Именно на этом месте паразитирующие на науке журналисты начинают рассуждать о парадоксе Хансена. Вот, дескать, необъяснимым образом генокод, основанный на тринуклеотидах оказался устойчивей и агрессивней своих бинарных или там гексаметрических собратьев.

Та еще глупость. Парадокс вовсе не в преимуществах триплетной структуры. Они как раз легко поддаются логике.

Хансен, потративший более тридцати лет на построение сложнейших математических моделей, заявляет, что Война Кода заняла время достаточное для серии тектонических сдвигов. А закончилась в считанные века или даже десятилетия.

Словно все исходные структуры, кроме пресловутого А-белка вдруг «уснули». Перестали участвовать в активных процессах, взаимодействовать, совершенствоваться. Прекратилось питание и размножение. Вскоре, разумеется, последовал распад.

А-структура, напротив, упрочила свои позиции. Начала развиваться в соответствии с законом цветущей сложности. Породила многоклеточные организмы, начиная от трилобитов, заканчивая гигантскими хвощами. С результатами ее трудов вы можете познакомиться, глядя в зеркало.

В общем, это известная и потому довольно скучная история. Гораздо интересней выяснить, в чем причина парадоксального «засыпания» конкурентов А-структуры.

Здесь умолкает даже Хансен. Высказываются осторожные предположения, что совершенно случайно комбинация молекул в одной из Х-структур привела к возникновению цепной реакции стагнации/распада. Устойчивой, в силу изначальной надежности триплетного кода, оказалась только А-структура.

Шаткость подобных версий понятна даже людям далеким от кулуаров Нобелевской конференции. Сам лауреат не постеснялся признать бессилие современной науки перед столь титанической загадкой.

«Увы», - сказал профессор Хансен с трибуны, - «никому не дано в ближайшее время узнать истину».

Он прав. Никому.

Кроме вашего покорного слуги.

2

В год Озарения я работал в закрытом научно-исследовательском комплексе. Сотрудники называли его Институт. Наши высокопоставленные покровители Объект. Официально мы занимались комбинированием белковых соединений для установок промышленного пищевого синтеза.

Неофициально наши разработки проходили по ведомству не богини плодородия, но бога войны.

Моя группа создавала и совершенствовала катализаторы белкового коллапса для бронебойных снарядов. В сердечник конуса из метанового льда «заваривается» спираль паразитической РНК. При соприкосновении с активным биослоем брони танка или шагохода лед испаряется. Сердечник инициирует цепную реакцию распада белковых цепочек. Участок брони теряет свою функциональность.

Это теория. Практику доводилось видеть немногим. Напрямую к испытаниям на полигоне мы не были допущены. Большинство сотрудников группы смутно представляли конечную цель разработок.

Стотонную махину с дымящимися, расползающимися проплешинами на броне. Разом теряющую невидимость для глаз и радаров, уязвимую, как ее неуклюжие предки для самого примитивного твердотельного снаряда. Не говоря уже о прожорливых ордах наноцитов, массово поражающих контрольные цепи или членов экипажа.

«Захлебнувшееся наступление албанских сепаратистов очередной раз доказало превосходство миротворческих сил Единой Евроазиатской Коалиции».

- Они были уверены в своей неуязвимости, - сказал фельд-майор Пригов. – У них была отличная техника, ленд-лизовские «Бараки» и МПП1 «Рамала».

Для меня, сутулой кабинетной крысы, Барак – имя первого чернокожего президента Соединенных Штатов.

Для фельд-майора танк прорыва «Барак» - кошмар в белоснежной активной броне. Круглая башня, опоясанная фасетками визоров и компактными вздутиями микроволновых излучателей. Шаровые катки. Защитные наплывы над реакторным отсеком и люками ракетных портов.

Как любой образчик американской техники, будь то автомобиль, кофеварка или оружие - танки был эффектны и громоздки. Они были слишком велики, чтобы стать прозрачным для наших радаров, поэтому юркие блины постановщиков помех держали над ними завесу.

Наши орбитальные огневые комплексы были бесполезны. Подразделения сепаратистов прорвали границу карантинной зоны и двинулись к Тиране. По слухам в населенных пунктах их встречали цветами.

- Мы перехватили их под Гостиваром, - рассказывал Пригов.

Трехмерная карта за его спиной увеличилась, распалась цветными прямоугольниками. И превратилась в точную имитацию ландшафта.

Сельский пейзаж. Колосья злаков, лопасти ветряков, десяток кукольных домиков с красными крышами.

Барражирующее звено вертолетов с орлом и медведем на бортах. Наши, евразийцы.

Пригов обернулся к голограмме, повел ладонью, как будто убирая в сторону занавес.

Мы увидели танки сепаратистов. Разумеется, не сами танки - восстановленное цифровым образом изображение. Хроматический слой брони прячет даже громаду «Барака» в недоступной нашему зрению области спектра.

Центробежные орудия вертолетов заработали в холостом режиме, набирая рабочие обороты. Диски под крыльями слились в неразличимые серые пятна.

- Господа ученые! - возвысил голос фельд-майор. – Позвольте пригласить вас быть свидетелями торжества евразийского оружия!

Специально для яйцеголовых крыс очереди бронебойных снарядов, разогнанных до шестикратной звуковой скорости, были окрашены на картинке в красный цвет. За секунду до этого было выключено изображение подминающих колосья «Бараков». Десятки красных бичей хлестнули пустоту. На первый взгляд безрезультатно.

Я мысленно засек время. Последний штамм катализатора выводил молекулярные связи из стабильного состояния за две целых шесть десятых секунды.

На третьей секунде «Бараки» начали проявляться из стелс-режима. Хроматический слой, состоящий из наиболее чувствительных белков, разрушается в первую очередь.

Как серебряная пластина с нанесенным рисунком после попадания капель сильнодействующего реагента. Рисунок сползает неровно, пятнами, обнажая основу.

Ставшие видимыми танки на глазах теряли сходство со своими цифровыми прототипами. Белая броня темнела, вскипала, шла пузырями. В районе «котла», где температура была выше, и реакция протекала интенсивней, она уже дымилась.

Я знал, что будет следом. Чем хочет похвастаться фельд-майор Пригов.

Обо всем было написано в утренней газете.

Наши доблестные вертолетчики, оставаясь за пределом досягаемости главного калибра «Бараков», расстреляли лишившиеся активного слоя танки. Из вульгарных автоматических пушек. Конечно, никакого свинца или, упаси Бог, обедненного урана. Только экологически чистый вольфрам.

Все это было мне, как ученому, не интересно. Мне выпал редкий случай увидеть плод своих бессонных ночей в действии. Что же, замечательно. Еще один блестящий пример сплава научного подхода и практической реализации.

Приятный штрих в дополнение – американским коллегам так и не удалось синтезировать белковую структуру, устойчивую к разработанному нами катализатору.

Вполголоса извинившись перед соседями, я встал и начал пробираться к выходу из конференц-зала. Нестерпимо хотелось курить.

У самой двери я на долю секунды обернулся.

То, что я увидел, навсегда врезалось мне в память.

Одному из танков прямым попаданием разнесло ведущий шар в шасси. Он закрутился на месте, разбрасывая комья земли. Из ракетных шахт беспорядочно стартовали постановщики завесы.

Застопорив движок, танк остановился. Из открывшегося бортового люка выбрался танкист и, пригибаясь, бросился бежать зигзагом.

Допускаю, что у него был шок. Иначе бы он догадался поднять руки и лечь на землю. Наши солдаты не стали бы стрелять.

После того, что я видел, мне хочется в это верить.

С точки зрения военных будней не случилось ничего особенного.

Один из вертолетов срезал бегущего танкиста очередью из пушки.

Беднягу разорвало пополам прямо на бегу. Его ноги, расставшиеся с торсом, пробежали по инерции целый метр.

Такое же расстояние отделяло меня от урны за дверью. Я сумел преодолеть его, прежде чем выблевал недавний обед.

- Вот дерьмо, - с чувством сказал старший лаборант Герке.

Он вышел вслед за мной и теперь нервно мял в руках сигарету.

- Видел, а? Кишки полетели.

Меня вырвало еще раз.

Позже Пригов извинился за брутальный эпизод. Посетовал, что его не вырезали из записи.

Думаю, он оставил его сознательно. Втайне фельд-майор, как любой нормальный человек, ненавидел нас за то, что мы творим. Ему наверняка хотелось, чтобы мы воочию увидели дело своих рук.

И преисполнись ужаса или хотя бы отвращения.

Пригов добился своего. Даже больше. Он заставил меня сделать выводы из увиденного.

«Человечеству требуется клизма космических масштабов. Средство от ненависти, от жажды разрушения, от всего, что стало со временем неотъемлемой частью нашего существования.

Homo sapiens нужна прививка от самого себя».

В тот день, 12 февраля 2122 года я впервые задумался о лекарстве.

Ровно спустя два месяца бесплодных размышлений меня посетило Озарение.

3

Как все великие открытия, мое Озарение было чистой случайностью.

Мы работали над новым заказом. Речь шла о принципиальном новом типе капсулирующихся РНК-паразитов. Ставилась задача добиться реакции катализа-коллапса в безвоздушном пространстве при температурах близких к абсолютному нулю.

Как легко догадаться, разрабатывалась боевая часть для космических торпед, которыми евразийцы, в случае чего, будут гвоздить по американским спутникам защитной системы «Плащ пророка», стратосферным перехватчикам «Марид» и флаг-авианосцу «Генерал Патрик аль-Рушди».

Оружие победы ковалось, в том числе, и нашей группой. Было принято решение отказаться от стандартной схемы «все в одном». Обстрел будет вестись снарядами двух типов. Собственно паразитами, спиралями РНК в состоянии гибернационного сохранения. И термическими боеприпасами, создающими необходимую для протекания реакции температуру.

Впервые нас допустили к полевым испытаниям. Более того, в некотором роде полигон был перенесен прямо в лабораторию. Была смонтирована герметичная криогенная камера, пять на сто метров. Такой узкий коридор-кишка. В одном конце установили броневую плиту, в другом 75мм автоматическую двуствольную пушку. В один ствол подавались типовые термитные заряды, во второй, прямо из синтезатора, наши экспериментальные «сосульки».

Пушку очень быстро окрестили Чертовкой, испытательный коридор, само собой, Пеклищем. Температурка бывало зашкаливала в Пеклище за несколько тысяч градусов.

Мои обязанности в основном сводились к рутинной «сборке». Для тех, кто никогда не работал в Институте, поясню.

«Сборкой» называется процедура формирования аминокислоты из нуклеотидов. Выполняют ее дрессированные наноботы под присмотром оператора.

Так как все объекты, принимающие участие в «сборке», в тысячи раз меньше чем минимально доступные человеческому глазу, оператор работает с «твердой голограммой». Сенсорной трехмерной симуляцией с обратной связью.

Выглядит такая штука, как пара висящих в воздухе перекрученных спиралей. А я беру руками и леплю к ним разноцветные шарики нуклеотидов. Подбираю комбинацию. Ключ.

В чем-то наша работа напоминает уловки доисторических хакеров. Мы оперируем фрагментами кода, стремясь взломать чужую криптозащиту. В данном случае аминокислотную последовательность биоброни вражеского авианосца.

Можно задаться вопросом, а что будет, если я, например, сойду с ума. И захочу «взломать» иммунную защиту человеческого организма. Синтезировать вирус бубонной чумы. Чтобы отравить насолившую мне продавщицу в супермаркете.

У меня ничего не выйдет.

Перед тем, как собранная мной комбинация попадет в синтезатор и превратится в сердечник метановой пули, она пройдет сверку с базой данных. База хранит информацию обо всех мыслимых сочетаниях аминокислот. Начиная от вируса диареи и заканчивая секретными образцами боевых возбудителей пандемий.

Чуть что, раздастся тревожный зуммер. Результат моей работы будет стерт. На пульте куратора загорится красная лампочка. В моем личном деле появится пометка о выговоре за халатность.

Если лампочка загорится во второй раз, со мной проведут беседу. Предложат сменить профиль, съездить в отпуск.

В третий раз за мной придут неразговорчивые ребята с фигурами спортсменов и глазами забойщиков скота. На следующий день с моего шкафчика снимут табличку. Никто не будет задавать вопросов.

Мать Евразия, твои сыны надежно хранят твой покой.

Конечно, я не думал ни о чем подобном. Оставим бубонную чуму киноманьякам.

Я думал о конструкторе из разноцветных кубиков, который был у меня в детстве. У кубиков были анимированные картинки на гранях. Их нужно было складывать, чтобы получилась законченная история.

Я же всегда раскладывал кубики по одному мне ведомой системе, чем злил моего отца, известного новеллиста.

Вот я вырос и обзавелся новым конструктором. Мои руки, действуя на первый взгляд хаотично, принялись лепить разноцветные шарики на спирали. Разум практически не участвовал в этом процессе, я следовал чистому зову вдохновения.

Прошло не меньше двух минут, прежде чем я понял, что воссоздаю теоретическую X-структуру из Нобелевского доклада Хансена. Ту самую, радиоуглеродный отпечаток которой был снят с солевых отложений в Приморье.

Нетриплетный генетический код несостоявшихся конкурентов человечества.

Цепочку молекул, перевернувшую представления прогрессивной науки о происхождении жизни.

Невидимую глазу точку опоры, о которой грезил старик, сжигавший флотилии солнечными лучами и делавший золото в собственной ванне.

Мое Озарение.

Я осторожно обернулся, чтобы убедиться, не подсматривает ли кто-то из коллег. Стараясь обходиться без резких движений, стер заготовку генетической структуры. К тому моменту она перестала походить на спираль, стремясь к более сложной и разветвленной форме.

Я встал, похлопал себя по карманам. Сигареты были при мне, но я сделал растерянное лицо, завертел головой. Ах, да, конечно, они наверняка в кармане халата.

Халат на вешалке у входа в стерильную секцию. Там установка молекулярного синтеза, предметные стекла, рамка с гамма-излучателем на входе.

Но больше всего меня интересует куртка заведующего лабораторией Вольфганга Фролова. Он всегда оставляет во внутреннем кармане свою ключ-карту от подземного гаража. Здание Института очень старое, большинство второстепенных помещений запираются обычными магнитными замками. Никакого тебе сканера кредитного чипа или анализа ДНК.

Встав у вешалки, я загородил собой куртку Фролова. И выудив ключ-карту из кармана, переложил ее к себе.

Спрашивается, зачем мне карта заведующего, если у меня самого есть такая же.

Терпение. Оно, как известно, берет города.

4

Ночью пустая лаборатория с выключенным освещением выглядит таинственно, как отсек инопланетного космического корабля. Мигающие огоньки, трехмерные вращающиеся спирали, мерцание пленочных экранов.

Гармонию ломает яркий прямоугольник света из входной двери. Приземистая фигура Фролова в расстегнутой куртке окончательно возвращает лабораторию к реальности. Основательный румяный завлаб никак не тянет на галактического путешественника.

Он сразу направляется к вешалке, уверенный, что выронил карту где-то недалеко от нее. Вольфганг относится к тому типу людей, которые редко сомневаются и тратят время на метания.

Дверь в коридор автоматически закрывается за его спиной. Становится темно.

Фролов не спешит зажигать свет. Ключ-карта должна фосфорицировать в темноте и бросаться в глаза. Завлаб нагибается и внимательно разглядывает пол.

Куртка сползает, обнажая крепкую шею. Я прижимаю форсунку пневматического шприца, позаимствованного в соседней лаборатории, к сонной артерии Фролова.

Жму на поршень.

Мне стоит немалых трудов усадить обмякшее тело на стул. Завлаб следит за мной непонимающими глазами.

Я мог без проблем синтезировать соединение, которое продержало бы Фролова до утра без сознания. Но я усложнил себе задачу, ограничившись полным параличом двигательных и голосовых мышц.

Стыдно признаться, но мне нужен слушатель и зритель.

- Отвечаю на первый незаданный вопрос, - говорю я. – Зачем я все подстроил?

Разворачиваю стул с Фроловым и качу его в сторону стерильного бокса. Колесики мерно поскрипывают.

- Мне нужен твой кредитный чип и твоя ДНК. Чип, чтобы открыть двери бокса. ДНК для разблокировки большого синтезатора. Мне пришлось воспользоваться малым синтезатором. Его хватило сварганить парализующую инъекцию, но с моей основной задачей он не справится.

Возле двери в стерильную секцию выходит небольшая заминка, пока я закатываю рукав Фролову и прикладываю его руку к считывателю.

Дверь с шорохом откатывается в сторону. Мы степенно проезжаем под дезинфицирующей рамкой.

- Закономерно задаться следующим вопросом. Зачем мне доступ к большому синтезатору? Тем более что он подключен к нашей Чертовке. На этом самом месте я хотел бы сделать небольшое отступление. И кое-что тебе показать. Ты, как мой бывший научный руководитель, должен оценить мои достижения.

Я включаю ближайший рабочий терминал, выгружаю из сети продукт моей сборки. Отхожу в сторону, чтобы Вольфганг мог как следует разглядеть «твердую голограмму».

Моя сыворотка только частично затрагивает мимические мышцы. На лице Фролова легко читается удивление пополам с яростью.

- Уверен, ты без труда узнаешь Х-структуру Хансена. Я внес в первоначальную схему некоторые изменения, но в целом спутать трудно, правда? Невырожденные кодоны, аминокислоты кодируются четным числом нуклеотидов. Согласись, в ней есть своя красота.

Фролов артикулирует неприличный эквивалент фразы «ты сошел с ума».

- Не более чем весь остальной мир, дружище, - щелкнув по уголку голограммы, я заставляю ее вращаться вокруг оси. – Мир, который отрывает туловища восемнадцатилетним мальчикам, за то, что они хотят молиться лицом к Мекке и ходить с обрезанной балдой… этот мир болен, Вольфганг. Этот мир болен.

Я захожу за спинку стула с Фроловым и толкаю его к панели большого синтезатора. Достаточно приложить к ней палец завлаба и можно запускать мою сборку в серийное производство.

- Мир болен, - повторяю я в третий раз. – И мне кажется, я нашел лекарство.

5

В тот момент, когда я разгерметизировал Пеклище и выкрутил термостат на максимум, чтобы довести температуру в камере до комнатной, к голосовым мышцам Фролова вернулась подвижность.

- Сомов, ты что? – он выматерился. Потом еще раз, видимо, наслаждаясь вновь обретенным даром речи. – Куда ты лезешь?

Я не отвечал. Моя нужда в слушателе исчерпала себя.

Да и, честно сказать, начался мандраж. А что если я не прав? Если мое Озарение фикция. Не яркая звезда над Вифлеемом, а подделка из золотой фольги над коровником.

Меня поторопил сам завлаб.

- Сомов, остановись! – засипел он. – Испытания проводятся только в присутствии куратора. Ты включил синтезатор, сигнал пошел на пульт. Пригова сейчас нет. Охрана обязательно придет проверить.

Его слова вновь наполнили меня решительностью. Времени на рефлексию не было.

Я глянул на терминал. Синтез РНК завершен на 94%. Пора.

Пеклище не успело прогреться. В нем царил холод. Минус двадцать, не меньше. Пар моего дыхания тут же осел у меня на щеках и воротнике мельчайшими кристалликами. Мышцы окостенели.

Едва волоча ноги, я прошел мимо заиндевевшей Чертовки. Рогатая нечисть с гудением пробуждалась от спячки. Как только синтез завершится, заряды будут автоматически поданы на ленту. Пушка начнет стрелять.

Мне надо успеть занять позицию.

Фролов следил за мной ошалевшими глазами. Он так и не понял мой замысел. Наверное, даже подумал, что я хочу покончить собой.

Последнее в мои планы как раз не входило.

Как и оперативность появления «легионеров».

Легионерами мы называли охранников Института. За характерную форму шлемов и парабелковую броню из наборных пластинок, похожую издалека на римскую лорику.

Воздух вокруг «легионеров» дрожал, как от сильного жара. Антивирусная нанозавеса максимальной плотности. Чтобы не одна враждебная синтетикула не могла пробраться в управляющий центр или блок селекции целей.

Насколько мне было известно, все «легионеры» набирались из элиты армейского спецназа.

В лаборатории была установлена скрытая система наблюдения. Подключившись к ней, они моментально оценили ситуацию и действовали без промедления.

Входная дверь сказала «бууум», выгнулась пузырем и разлетелась на куски. Дым, заполнявший дверной проем, дрогнул, обозначая стремительные силуэты. Невидимые для меня «легионеры» осуществляли силовой вход в стелс-режиме. Четко, как на учениях.

Самое страшное, чем я мог угрожать им в ответ, мой остеохандроз. Я стоял, беспомощно опустив руки, и ждал. У меня еще оставалась надежда, что все получится.

Все, что им нужно было сделать, чтобы помешать мне – перебить силовой кабель Чертовки.

- Лицом на пол! Руки на голову!

Учения продолжались. Теперь они отрабатывали обезвреживание опасного террориста.

- Обесточьте установку!

Умница Фролов. Видно начал понимать, чем оборачивается дело. Жаль только, сил не хватает крикнуть как следует.

- Я повторяю, лицом на пол! После третьего предупреждения, стреляю!

Говоривший проявляется. Не полностью выключив стелс-режим, темный контур с автоматом в руках.

- Последнее предупреждение! Открываю огонь на поражение!

По всем правилам следует очередь в воздух. Точнее в потолок. Грохот, треск лопающегося пластика.

От холода и невыносимого страха перед оружием я пускаю струю в штаны. На секунду мне становится теплее. Губы сами по себе начинают шептать «я сдаюсь», колени подгибаются.

За секунду до «легионера», начинает стрелять моя Чертовка.

Боли я не чувствую. Холода от погрузившихся в мое тело «сосулек» тоже. Удивленно смотрю на брызнувшие фонтанчики крови.

- Обесточьте ее! – орет Фролов.

Он пытается встать со стула, но ноги еще не держат. Двигательные мышцы восстанавливают тонус дольше.

- Выключите! – кричит завлаб, растянувшись на полу.

«Я не заблокировал подачу термитных снарядов», - думаю я, как о чем-то постороннем. «Не знал, как это делается».

Очередь из второго ствола прошивает мое плечо насквозь. Снаряды, ударившись о бронеплиту за моей спиной, распускаются дивными огненными тюльпанами.

В сердце каждого такого цветка боль.

6

Мне снился первичный океан. Вода в нем была страданием. Я плавал в нем, захлебываясь жидким огнем, и беспрерывно кричал.

Мой крик был криком зарождающейся жизни. Океан был Купелью. Я видел в небесах над ней свое отражение. Ужасное, черно-багровое, в лохмотьях оползающей кожи. Жизнь, как ей и полагалась, рождалась в муках.

Так заповедано тем, кто изгнан из рая. Цена познания.

Я платил ее вечность.

- Зачем ты это сделал?

Я лежал, покачиваясь на волнах. Пришло понимание – это не океан. Я лежал в постели с гелевой основой. На такие кладут пострадавших от сильных ожогов.

Ожоги. Очередь термитных снарядов. Холод, сменяющийся адским жаром. Пеклище.

Я все вспомнил.

- Ты можешь не притворяться. У меня здесь экран со всеми твоими биоритмами. Мы ввели тебе стимуляторы. Твой мозг работает в полную силу. Голосовые связки в порядке. Отвечай, Сомов.

Я открыл глаза. Свет был приглушенный, специально для меня. Постепенно я начал различать окружающее.

- Знаешь, - говоривший был явно настроен на беседу, - твою породу я всегда не любил. Однажды взяли в Косово палача. Казнил неверных. Больше сорока человек прикончил голыми руками и еще столько же из автомата. Оказался бывшим ректором университета. Точно говорю, у всех ваших мозги набекрень. Но ты, Сомов, что-то особенное.

Я узнал голос. Наш уважаемый куратор, фельд-майор Пригов. Гроза международного терроризма и атлантического исламизма, человек многих исключительных качеств.

Истинный евразиец. Дай ему волю, передушит всех интеллигентов, как тот Косовский ректор.

- Здравствуйте, комрад.

Голосовые связки действительно были в порядке. Только в горле першило. Просто невыносимо. Мне что совсем не давали пить?

Два слова об окружающей обстановке. Ее не было. Вокруг моей кровати вплотную стены из мутного белого материала. Какой-нибудь чудо-пластик с односторонней прозрачностью. Надо мной круглый зеркальный потолок.

Больше ничего. По крайней мере, доступного взгляду.

- Комрад, - невидимый Пригов фыркнул. – Какой я тебе нах… комрад? Слушай, Сомов, кончай придуриваться. Здесь с тобой ребята из Комитета Общей Безопасности хотят поговорить. С применением мер неограниченного воздействия. Ждут только от меня формального разрешения. Мне им сказать, что мы с тобой уже закончили?

- Не надо. Что вы хотите знать, фельд-майор?

- Уже лучше, Сомов. Намного лучше. Ты мой вопрос слышал. Повторяю, зачем ты это сделал?

«Я хотел вылечить мир».

- Это трудно объяснить, фельд-майор. Требуется большой объем начальных знаний. Вы слышали о парадоксе Хансена?

- Только не надо мне морочить голову, Сомов. Хансен-Ху..нсен. Я пытаюсь понять, ты террорист или дурак. Если террорист, сдать тебя ребятам из КОБ и не морочить себе голову. Если дурак, отправить в психушку. Скажи, ты весь этот цирк устроил, чтобы покончить собой?

- Нет, фельд-майор. Я не хотел кончать собой.

- Тебе, однако же, почти удалось. Ты себе всю кожу сжег. Лежал головешка-головешкой. Краше тебя пристреливали бывало. Чтоб не мучались.

По голосу я чувствовал, что Пригов что-то не договаривает. Что-то важное.

- Майор, - волнуясь, я опустил приставку к званию. – Сколько времени я здесь лежу?

- Полторы недели. Сегодня двадцать второе апреля.

Я закрыл глаза и начал считать. Снова открыл, посмотрел на свое обнаженное отражение в зеркале потолка.

- Вы меня обманываете, фельд-майор. Восстановительный курс не мог занять всего десять дней. Моя кожа выглядит неповрежденной. Следовательно, я в стационаре не меньше месяца.

И тут Пригов сорвался.

- Да какой к … матери месяц! Какой восстановительный курс! Не было никакого курса! Ты сам свою шкуру обратно нарастил. Всю, до сантиметра. Понял?

Нет. Не понял. Что тут можно понять? Человеческий организм без помощи армии медицинских наноботов не способен регенерировать до такой степени.

- Если бы не это, Сомов, с тобой давно бы уже кобовцы возились, а не я.

Пригов быстро взял себя в руки. Сказывалась выучка.

- Поэтому давай, рассказывай, что за хрень ты синтезировал и в себя ввел. Из-за тебя, между прочим, твой завлаб сидит в изоляторе. И мои парни. У них жены. У Тимохи сын недавно родился. Будь человеком, Сомов.

- Я готов вам все рассказать, фельд-майор. Только вам придется выслушать небольшую предысторию. Согласны? Не перебивая.

- Это я решу, перебивать или нет, - буркнул Пригов. – Давай, рассказывай.

- Мне придется начать издалека. С первой Войны Кода.

7

Следующий раз Пригов навестил меня почти через неделю. До этого меня допрашивали раз пять, но без особого пыла. Никто, видимо, не придавал случившемуся особого значения. Ну, съехал еще один очкарик с катушек. Первый раз, что ли.

Пригов был взволнован. Он не пытался это скрывать.

Я спросил в чем дело, ожидая нарваться на дежурное «здесь вопросы задаю я».

Неожиданно, фельд-майор ответил.

- Тимофей сбежал.

Мне представилось, как он сидит на табуретке, стискивая огромные кулаки. На заспанном лице темные круги под глазами.

- Оглушил санитара, выбил окно. Третий этаж, для опытного «медведя» херня. Моя вина.

- Почему?

- Надо было строже запирать. А он заныл, жена, сын, хуе-мое. Вот и поместили, чтобы он в окошко мог махать рукой. Тимоха и махнул. Санитара до сих пор отхаживаем.

Пригов помолчал.

- Я сразу к тебе. Подумал, может у вас сговор какой-то. Посты удвоили, ничего, тишина. Приезжаю, врач ко мне с твоими анализами. Кудахчет. Не может быть, фальсификация, требую объяснений. Я бы ему объяснил. Взял бы за кадык, эх…

- Что не так с моими анализами? – спросил я, холодея.

- Да откуда я знаю?! – рявкнул Пригов. – По ним выходит, что твой организм постоянно омолаживается, так вроде. А причем тут я? Что я этому старому пидору могу объяснить?

Я расслабленно откинулся на подушку. Мне стало все понятно. Кристальная ясность прогнала из головы страх и неуверенность.

- Они действуют не так, как наши вирусы. Они не разрушают основного носителя.

- Чего?

- Я же объяснял вам, фельд-майор. Я стал носителем вируса, построенного на X-структуре. Белковом соединении альтернативного состава. Вирус изменяет мой метаболизм. Он стремится сохранить мое тело в максимально пригодном для себя состоянии. То, что ему под силу обратить процесс старения, конечно, новость. Но не такая уж удивительная, если задуматься.

Пригов меня не слушал. Я услышал его бормотание, он говорил с кем-то по рации.

- Мне надо ехать, - сказал он.

И добавил через секунду.

- Поймали Тимофея. Кажется, подстрелили.

«Потом доскажешь свою сказку», - услышал я удаляющийся голос.

Тимофея действительно подстрелили, как мне рассказал потом Пригов. Он просто шел на цепь автоматчиков, не реагируя на команды.

Солдаты открыли огонь. Когда майор прибыл на место, санитары уже десять минут, как оставили попытки вернуть Тимофея к жизни.

Это была первая смерть, косвенно вызванная моим лекарством. Я продолжал называть его так. Название «вирус Хансена» газетчики придумают позже.

В этом был элемент мировой несправедливости. Континент, открытый Колумбом, тоже назвали не в его честь. Созданную мной нетипичную РНК окрестили в честь удачливого скандинава.

Я не жаловался. Скоро вся мыслимая несправедливость будет устранена без остатка.

8

Я понял, что дело приняло серьезный оборот, когда меня перестали кормить. Почти сутки я оставался без еды и, по всей видимости, без присмотра.

На исходе дня я решил, что настало время позаботиться о себе. Я принялся испытывать на прочность пластиковые стены моего карантина.

Стены оказались явно рассчитаны на попытки их сломать изнутри. Здесь хватило бы работы «легионеру» в полной силовой выкладке.

Отбив кулаки до синевы, я уселся на край кровати. Странно, я совсем не ощущал голода. Интересно, способна ли Х-структура полностью устранить потребность в еде?

Выяснение интереснейшего теоретического вопроса мне пришлось отложить. Кто-то все-таки пришел навестить меня.

Зеркальный потолок уехал вверх на невидимых направляющих. Пластиковые стены разложились лепестками и заползли под кровать.

Я увидел перед собой еще один барьер. На этот раз прозрачный. За ним помещалась комната с диагностической аппаратурой и парой кресел.

В одном из кресел сидел немолодой мужчина в белом халате. Его затылок опирался на высокий подголовник, поэтому я не сразу понял, что он мертв. Под бессильно повисшей рукой на полу лежала пустая упаковка таблеток.

Во втором кресле, уронив взлохмаченную голову на руки, сидел фельд-майор Пригов.

- Началось неделю назад, - глухо сказал он.

Я стоял по ту сторону стекла. Мой взгляд был прикован к большому страшному пистолету в руке Пригова.

Я думал не о том, что он застрелит меня. Я думал, что если он покончит собой, я останусь здесь навсегда. Стеклянная стена выглядела не менее прочной, чем белый пластик.

- Массовые увольнения среди рядовых и офицерского состава. Многие уходили даже без объявления. Просто поворачивались и шли.

Понятно. Легче всего вирусу было справляться с теми, кем руководили навязанные мотивы. Незначительная перестройка нейронных связей, и чувство долга перестает диктовать поведение. Остаются основные инстинкты. Самосохранение, питание, размножение.

Потом отключаются и они. Вспомним Тимоху.

Некоторых потеря жизненных стимулов приведет к самоубийству. Но большинству будет просто все равно.

- У меня была собака. Три дня лежала у порога, не ела ничего. Даже силком. Я подумал, за что ей это?

Животные. О них я совсем не подумал. Растения. Птицы. Боже. Что я натворил?

Пригов поднял голову. Я с трудом оторвал взгляд от пистолета и заглянул в глаза фельд-майора.

Зрачки Пригова казались треснувшими. Жизнь медленно сочилась, утекала из разбитых глаз.

- Знаешь, ехал сюда, чтобы тебя пристрелить. Ты заслужил. Но по дороге подумал, а зачем? Какое это имеет значение?

Пальцы фельд-майора разжались. Пистолет упал на пол.

- Майор, выпусти меня. Я не виноват. Это все Х-структура. Я ошибся. Я не хотел так.

Пригов замотал головой. Он меня не слышал.

- Майор, я не понимал. Я думал, что Война Кода закончилась четыре миллиарда лет назад. А она не прекращалась ни на секунду. Вся наша история, да что там, вся история белковой жизни, лишь ее незначительный эпизод.

Плечи фельд-майора вздрагивали. Он плакал без слез.

- Мы все, люди, животные, вирусы – всего лишь саморазмножающиеся коды. Миллиарды лет назад наш А-белок синтезировал РНК прерывания. Он перенастроил все враждебные коды, заставил их впасть в оцепенение. Самоуничтожиться в итоге. Я воссоздал комбинацию коллапса на основе нетриплетного генокода. Восстановил утраченную в ходе Войны органическую структуру. По крайней мере, я думал, что восстановил. А получается, она просто использовала меня для самовоспроизведения. Прописалась в какой-то моей аллели, когда я еще был одноклеточным. Я родился заразным, понимаешь, майор? От меня ничего не зависело! Ты слышишь меня?!

- Сомов, я сам не нажму на курок, - чувствовалось, Пригов говорил через силу. Подточенная Х-вирусом воля не давала импульса к общению. – Но ты, когда я тебя выпущу, пристрели меня, хорошо?

Медленно, как налитую свинцом, он поднял руку. Уронил ее на пульт.

Стеклянная стена открылась передо мной.

Майор даже не смотрел на меня, когда я поднимал пистолет.

В дверях больницы я остановился. Понюхал дуло пистолета. Пахло гарью.

«У меня была собака».

Я не смог застрелить Пригова. Я не убийца.

Не убийца?

Пистолет с лязгом отправился в урну. Изобретателю и хозяину самого совершенного оружия в мире он ни к чему. Разве что прострелить череп самому себе. Но даже если решиться на это, гнездящаяся в каждой клетке исходная Х-структура, не даст. Остановит руку, заморозит палец на курке.

Оставит саморазрушение промежуточным носителям.

Я шел по улице, а в небесах надо мной ревели падающие самолеты. Перевернутая машина догорала на перекрестке.

Что меня ждет? Случайная пуля из-за угла? Или вечность среди осколков угасающей цивилизации? Сколько нам еще отведено? Годы? Десятилетия? Века?

«Будь человеком», - слышится мне голос Пригова. Я вздрагиваю и смотрю на себя.

На мне нет одежды. Я гол, как в первые дни творения.

Как первочеловек я не знаю холода и стыда.

Знаю только щемящую тоску по утраченному безвозвратно.

И страх перед будущим.

--

Меня зовут Клаус Эльза Сомов. Сегодня 12 апреля 2222 года. Сто лет назад я совершил величайшее изобретение и величайшее злодеяние в истории человечества.

Сто лет одиночества, которое не снилось латиноамериканскому диктатору.

Меня зовут Клаус Эльза Сомов, убийца человечества. Мне триста тридцать три года.

Меня зовут Агасфер, Лазарь, Каин. Я благословен и проклят.

Меня зовут... я не помню. Это не имеет значения.

Я не помню, когда и где я родился.

Я помню, что не могу умереть.

Меня зовут Одиночество. Я не помню блеск городов, голоса улиц и тепло человеческой близости.

Я забыл себя и тех, кого убил.

Меня зовут. И я иду. На берег Купели.

Я помню только, что хочу умереть. Прыгнуть в ее воды и разложиться на триллионы невидимых глазу X-спиралей. Стать частью чужого мира вокруг меня, вновь заразить его жизнью. Жизнью думающей, помнящей, ненавидящей и любящей.

Мечтающей о недостижимой вечности, творящей великое на пороге неизбежного.

Но мои ноги, против моей воли, поворачиваются. И я иду прочь от берега, вглубь опустевшего континента.

За моей спиной садится солнце.

Леонид Алёхин
1МПП – мобильный постановщик помех